Когда в доме всего шесть комнат, то разделение на парадную и непарадную часть могло быть, конечно, очень относительным. Что до беднейших избушек, стоящих у подножий дворцов («на курьих ножках хаты» — назвал их П. А. Вяземский), составлявших немалую часть русских городов, то они, надо думать, не отличались от домов середины XVIII века.

«Светлица бревенчатая, в ней окончен стеклянных, ветхих и битых, в той светлице печь изразчатая ветхая, потолок и пол дощатые, при той же светлице каморочка забрана досками, во оных окнах ставни с петлями и винтами железными, сени бревенчатые, ветхие, в сенях два чулана — один бревенчатый, другой дощатый, да особливо в сенях ко оной светлице приделана каморочка маленькая бревенчатая…» и т. д.

Только последующая эпоха, использовав весь огромный опыт архитектуры XVIII века, центр тяжести перенесла на рядовые дома.

Критика классического интерьера началась еще тогда, когда он был в полном своем расцвете. Критиковали его, как сказали бы сейчас, с позиций функционализма.

Почти то же говорил и архитектор Н. А. Львов: «Плохая похвала дому, что он «как фонарик» «…Хозяин не обязан сносить неблаготворное влияние сквозного ветра для показания длинной амфилады» и т. д. Особенно далеко, до полного отрицания классицизма доходил барон Фридрикс. Устоев классицизма эта критика, конечно, не поколебала, но она отражала тот несомненный факт, что устройство «каждодневного», непарадного быта было слабым местом архитектуры XVIII века.

В начале XIX века многое в этом отношении переменилось, и очень, скоро «центр тяжести» архитектуры с дворцов переместился на рядовые дома. Высшее дворянство к этому времени уже обстроилось (и обстроилось прочно), огромные состояния екатерининских вельмож за немногими исключениями разрушились, и все чаще стали встречаться случай продажи больших усадеб купечеству или в казну. Но главное — демократизация всей русской жизни, — «дней Александровых прекрасное начало» — коснулось и архитектуры.

С потрясающим упорством и изобретательностью старались удержать эту планировку даже там, где это кажется совершенно невозможным. В крошечном домике в пять окон (в Москве, в районе Молчановки) на уличный фасад выходили три парадные комнаты. На долю зала пришлось одно (правда, итальянское) окно, а так как классическое итальянское окно не вмещалось, боковые его части были сужены до последних пределов. Был в доме и мезонин в одну комнату.

В маленьких домиках — «флигелях» — по фасаду умещалась одна, хорошо если две комнаты. Та, которая побольше и посветлее, служила одновременно и гостиной, и валиком. Особенно распространены были такие дома в бедных районах Петербурга (вроде Коломны). Но этот деревянный Петербург начисто исчез, и судить о нем можно только по чертежам и немногочисленным зарисовкам.

В домах больших, чем обычный дом в семь окон, зал иногда окнами выходил во двор (как часто бывало в XVIII в.). Тогда удалось увеличить число гостиных.

По другую сторону коридора был кабинет хозяина, окнами он выходил во двор. На дворовый фасад выходили иногда и детские, но их советовали делать на другом конце дома, иначе «за криком и шумом ничего делать не можно будет. Часто кабинет служил, как и в XVIII веке, спальней (кровать при этом отгораживалась ширмой).

Неизбежной принадлежностью кабинета был камин, иногда в мраморной оправе с бронзовыми накладками. Верхняя полка камина обычно служила подзеркальником. В музее «Мураново» до сих пор стоит около камина бочонок красного дерева для дров: печи топились из коридора или из непарадных комнат, но удовольствие топить камин хозяева никому не уступали. В других комнатах, как правило, камины не встречались: русские архитекторы отзывались о них довольно сурово как о неудобных и прожорливых сооружениях.

Несмотря на глубокую любовь к книге, комната для библиотеки в городском доме бывала редко. Правда, еще жива была традиция XVIII века и существовали огромные показные кабинеты вельмож-библиофилов и коллекционеров.