Интерьер эпохи классицизма родился из барочного интерьера и стал его отрицанием. Но отзвуки барокко заметны не только в 70-е, но и в 80-е годы XVIII века, хотя, конечно, уже не в архитектурных формах, а в общей напряженности интерьера, который совершенно «остыл» только в 90-е годы XVIII века.
Это было время страстного увлечения театром, увлечения, оставившего глубокий след в русской культуре. Влияние театра заметно даже в искусствах, внешне от него далеких: в архитектуре, садово-парковом искусстве. «Сценической красотой» назвал один из современников интерьер этого времени.
Никогда не было еще в России лучших условий для расцвета парадного интерьера. Невиданный размах строительства, огромные богатства в руках немногих, даровые рабочие руки, тяга к европейской культуре и первые ростки гражданственности — вот почва, на которой возросло это фантастическое искусство: дома, снаружи поражающие строгой простотой, а внутри рассчитанные (по словам Стендаля) «на жизнь в величайшей неге».
«Апартаменты назначаются или для фамилии (для семьи), или для гостей, или для великолепия. Для двух последних случаев строятся покои рядом, для житья же назначаются задние покои», — говорит учебник архитектуры 1789 года.
Эти слова вполне объясняют распространенность анфилад и тот непонятный на первый взгляд факт, что назначение многих комнат дома дублировалось: «В доме у пего, — писал М. А. Дмитриев, вспоминая дом своего дяди, сенатора и поэта,- была анфилада парадных комнат: общий порок русских домов, от чего происходит, что все они как будто строены на показ и для гостей, а не для хозяев… Его личные комнаты были наверху, в мезонине; там была его спальня, была еще гостиная, и еще кабинет, такое разделение на два помещения, на две гостиных и два кабинета было чрезвычайно неудобно. Он сам чувствовал, что ему неловко, и теснился наверху, а низ, где были лучшие комнаты, оставался пустой. Он сходил вниз только для приема почетных гостей и для званых обедов».
Богатый дом — нечто среднее между дворцом и жилым домом — был, как правило, трехэтажным, с парадным средним этажом (его называли бельэтажем). Гости и хозяева входили через парадное крыльцо, все прочие через черное (традиция просуществовала очень долго). Нижние сени, обычно темноватые, очень теплые. Мебели здесь почти не было, но вид этих сеней был обыкновенно «житейский».
Светлое пятно парадной лестницы указывало дорогу; гостю блуждать по дому не приходилось бы: тут был заданный маршрут, и ненужные для него двери были заперты, «приглушены», а то и просто замаскированы под шкаф или под стену. Парадной лестницей начинался другой мир — театральный мир парадного интерьера, и поэтому от вестибюля лестницу всегда отделяли либо колоннами, либо коротким переходом.
Парадные лестницы были столь же разнообразны, как и сами дома, но в одном они все похожи: в них была какая-то сдержанность, «уличная» прохлада — просторность, сравнительная простота отделки, холодноватые тона. Миновав верхнюю площадку лестницы, где всегда стояло зеркало, лакейскую (верхний вестибюль), а иногда, — если зал был посреди дома, — одну-две гостиные, гости входили в залу (еще в пушкинское время это слово употребляли в женском роде).
Архитектура начала XIX пека неотделима от зодчества конца XVIII столетия. Они объединены ранее возникшими стилистическими традициями, композиционными приемами и творчеством ряда ведущих строителей и художников, работавших в последние десятилетия XVIII века, из которых некоторые продолжали свое творчество и позже.
К их числу в Петербурге относятся, прежде всего, Кваренги, Старов, Камерон, Брениа, молодой Воронихин, в Москве — Казаков, трудившийся вплоть до 1812 года. Здесь же должен быть назван Баженов, этот великий мастер, который принадлежал и Москве, и Петербургу, но в последнем десятилетии XVIII века — только Петербургу.
Деятельность архитекторов, кого бы мы ни назвали, разумеется, не ограничивается интерьерами, но эта сторона их творчества исключительно важна, она — суть, составная часть архитектуры и, быть может, как никакая другая, позволяет судить о чисто художественных данных того или иного мастера.
На рубеже двух столетий — XVIII и XIX — стоит монументальное сооружение, отличающееся от многих предыдущих и последующих не только своими исключительными размерами и ключевым месторасположением в центре Петербурга, но, прежде всего, своеобразием объемного решения, характерностью архитектурного облика, — Михайловский замок.
В этом композиционно очень индивидуально выраженном здании присутствуют черты, объединяющие его с XVIII веком, но, кроме того, несомненно уже проступают новые признаки, предвещающие стадию высокого классицизма.
