Помимо дворянских, купеческих или мещанских домов, построенных в общем по одной схеме, помимо крестьянских изб, глубоко традиционных и с городским интерьером мало соприкасавшихся, существовала еще одна обширная область жилого интерьера — это гостиницы, постоялые дворы, комнатки при почтовых станциях и т. д.
Изображений гостиниц почти не осталось, зато описание их можно найти чуть ли не в каждом русском романе. В сущности, это обычный интерьер, только безликий, как всякая гостиница. Сюда же надо бы отнести и квартирки в доходных домах, вроде тех, в которых жили герои «Петербургских повестей»: «Две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний».
Еще беднее жили какие-нибудь станционные смотрители, вроде пушкинского или того, который описан в сологубовском «Тарантасе». «Собственное отделение смотрителя находится на правой стороне. Тут сосредоточиваются все его наклонности и привычки.
Подле кровати, покрытой залуженной байкой, горделиво возвышается на трех ножках, без замков и ручек, лучшее украшение комнаты, комод настоящего красного дерева, покрытый пылью и разными безделушками… К комоду придвинута пирамидочка, украшенная тремя чубуками». А еще ступенькой ниже была уже настоящая неприкрытая нищета.
Судьба русского классического интерьера беспримерно печальна даже на фоне трагической судьбы всего искусства классицизма. Быт, который вызвал к жизни интерьер, его же и погубил.
За очень редким исключением у нас не осталось ни одного цельного, сохранившегося во всей полноте интерьера, а исключения относятся только к дворцам.
Рядовой интерьер — одна из величайших побед русского, а может быть и всего мирового искусства — оставил после себя очень мало следов. А так как ни мебель, ни архитектура, ни прикладные искусства не могут сами по себе составить интерьера, и интерьер — организм живой, динамический, очень быстро изменяющийся, то реконструкции наши в известной мере умозрительны.
Исчез не только городской, но и усадебный, может быть самый характерный и более устойчивый интерьер классицизма.
С каждым годом изучать историю интерьера становится все труднее, не столько от недостатка предметов быта, сколько от того, что повсеместно исчезают рядовые дома конца XVIII — начала XIX века, дающие представление в натуре о планировке, назначении комнат, малых архитектурных формах, декоре и т. д.
Искусство интерьера — это не только «человеческие» пропорции жилых комнат, подчеркнутая роскошность парадных, продуманность расстановки мебели, применение предметов прикладного искусства. Интерьер был объединен общим стилем культуры, вот почему как будто бы просто было его создать и трудно воссоздавать.
Всего за какие-нибудь десять лет грандиозное здание русского классицизма разрушилось почти до основания. Для архитектуры наступила долгая полоса безвременья. Старых классиков, таких как Стасов, Григорьев, Кутепов, потянуло в пучину эклектики.
Новые пути намечались мучительно долго. Первые признаки распада появились еще в 30-х годах; архитектура стала утрачивать чувство масштаба — самого тонкого и важного инструмента архитектуры. Фасады домов стали приобретать дробность, не свойственную лаконичному ампиру, формы стали «худосочными». Это особенно заметно в лепнине, которая состояла вначале из старых ампирных деталей, но утратила былую простоту компоновки.
Изменился и интерьер — уже не удовлетворялись той расчетливой сдержанностью, которая видна и в самом теплом ампирном интерьере, вдруг всех потянуло на «уют», захотелось мягкой удобной мебели, захотелось расставлять ее как вздумается, будто бы беспорядок выражал либерализм и свободомыслие.
Разумеется, эти наивные попытки индивидуализировать интерьер были иллюзией — очень скоро появились новые каноны и были они столь же обязательны, как прежде. Начинается этот процесс довольно рано. В «Рассказах бабушки» Янькова говорит об одной из своих бесчисленных знакомых: «Дом Герардовых был в свое время один из лучших домов в Москве: в зале стены отделаны под мрамор, что считалось тогда редкостью…
