Россия накануне реформ 1861 года и в послереформенное десятилетие — страна, где, по знаменитым словам Л. Н. Толстого «все…переворотилось и только укладывается…»».
Радикальные изменения социальной среды, умаление роли дворянства и возрастание значения разночинной интеллигенции, невиданный размах революционно-демократического движения и расцвет критического реализма в литературе, а также в искусстве передвижников — все это сказалось в коренной трансформации жанрово-видовой системы художественной культуры, наложило свой отпечаток и на «малый мир» интерьерного жанра.
Настроения духовной оппозиции, таившиеся, накапливавшиеся исподволь в идиллиях усадебного и частного городского быта, теперь претворяются в образы гораздо более напряженного и нервного социального ритма, зачастую в мотивы отчуждающего разлада между человеком, его атрибутами и окружающими их стенами.
Способствует этому, как мы увидим, прежде всего столь явственно теперь звучащая мелодика световоздушной среды. Ранее лишь бережно ласкавшая предметы, она все более подвижно выражает динамику меняющегося времени суток, охотнее живописует вечерние, тревожно «сумеречные», а позднее и ночные часы.
Стилистически это связано с тем, что «перспективное письмо», теряя свой путеводительный смысл в открытии законов натуры, окончательно превращается в чисто прикладную дисциплину, часть учебно-художественного процесса. Но есть здесь и более глубокие причины.
Как пишет Л. В. Андреева, «во второй половине века стал невозможным прежде всего сам жанр, культивирующий ощущение одухотворенности самого жилого пространства, ибо утратилась уверенность в незыблемости домашнего уклада и безмятежности жизни, особенно в разночинной среде…».
Но, потеряв свою мажорную гармонию, неповторимый оттенок счастливой колыбели бытия, интерьер ныне многое приобретает. И в первую очередь- неведомый венециановцам психологизм, подвижность сложной стихии чувств. Из волшебного зеркала, облагораживающего и очищающего суетную реальность, он становится чутким резонатором жизни, улавливая порою нюансы, недоступные «большим машинам» (по выражению французской критики той эпохи) ведущих жанров.
Величественный фон здесь составляет русская литературная классика. С одной стороны, интерьерная поэтика И. С. Тургенева и И. А. Гончарова, где вещи и комнаты как бы продолжают биографии героев и героинь, складываясь в неотъемлемое архитектурно-предметное одеяние их бытия, проникнутая уже тревожными предчувствиями грядущего дворянского «оскудения».
И с другой стороны-городские интерьеры Ф. М. Достоевского, не привечающие человека, но, напротив, пронизывающие читателя зябким чувством бездомности, бесприютности, несвободы… Подчеркивая, что уже одной «забавной» перетасовкой всех нищих предметов и домашней утвари в бедном жилище сразу можно «оцарапать сердце читателя», Достоевский порою задумывается и о современной ему живописи, предлагая художникам для размышлений даже целые воображаемые картины, где психологизированным деталям обстановки, многозначительным и «говорящим», уделяется первостепенное место.
