Несколько иначе обстоит дело на крайнем левом фронте искусства, в области так называемого экспрессионизма. Хотя все главные черты этого последнего также скомбинированы из элементов, придуманных в Париже, но в Германии они получили настолько своеобразную окраску, что у многих создалось впечатление будто экспрессионизм — нечто совершенно независимое от общеевропейских новейших течений, идущих из Франции. Элементы эти наблюдаются уже у Марка, Кокошки и Шмидта-Ротлуфа, но ярче всего выступают в искусстве беспредметном. О нем у нас так много писалось, что едва ли есть надобность к нему возвращаться. Хотелось бы только напомнить об одном характерном курьезе, еще более подчеркивающем интернациональную основу экспрессионизма, которая объясняется его парижскими истоками последнего времени. Одним из зачинателей и главным теоретиком экспрессионизма был русский — Василий Кандинский, тридцать пять лет почти безвыездно живущий в Германии, где он превратился в совершенного немца не только в жизни и быту, но и во вкусах и, прежде всего, в искусстве. Он, во всяком случае, более немец, чем Лейбль, Шух и Слефохт. И он так же неприемлем и чужд для Парижа, как весь немецкий экспрессионизм.
Первая острая волна экспрессионизма уже значительно спала, но отдельные всплески ее еще дают себя знать от поры до времени, хотя с каждым разом все слабее. Былых восторгов они уже не встречают.
Одним из факторов, оказавших решающее влияние на сформирование экспрессионизма и в значительной степени подготовивших его появление в Германии, было искусство голландца Ван Гога. Левое по форме и не виданное дотоле по приемам, издевающееся над привычными, освященными веками подходами к природе, оно захватило даже малоподготовленного зрителя силою выражения — экспрессивностью. Ван Гог, быть может, самый экспрессивный из всех когда-либо бывших художников и, в сущности, не только вдохновитель, но и отец экспрессионизма. Из всех новаторов в живописи он первый был принят широкими кругами, еще долго не понимавшими других, гораздо менее радикальных мастеров.
Выставка картин и рисунков Ван Гога
Выставлено было замечательное собрание соотечественницы и почитательницы Ван Гога Креллер-Мюллер, состоящее из ста сорока трех произведений, с исчерпывающей полнотой охватывающих все периоды его творчества от самого раннего до последнего. Мне много раз приходилось видеть выставки Ван Гога, но в таком подборе я их еще не видел. Поэтому так, как на этот раз, я никогда еще не воспринимал вещей этого мастера, и мне впервые открылись здесь в его искусстве черты, мною прежде не подмеченные.
Прежде всего, мне раньше как-то не приходило в голову, что, в сущности, двести несравненных шедевров Ван Гога созданы в какие-нибудь пять-шесть лет человеческой жизни — в промежуток между 1884 и 1890 годами, а из них лучшая и большая часть — в два последних года. Какую сверхъестественную энергию и гигантское дарование надо было иметь, чтобы в столь краткий срок все это успеть выполнить, и так выполнить.
Совершенно новыми для меня были ранние вещи Ван Гога, относящиеся к 1884-1885 годам. Они ясно указывают на исток его творчества и путь, которым он шел. Его внутренняя связь с Милле давно уже отмечалась, но ни разу она не была так убедительно раскрыта, как на этой выставке. Рисунки женщин, подбирающих на сжатом поле колосья, говорят о впечатлении, произведенном на него «Сборщицами колосьев» Милле. Картина «Рабочие, сажающие картошку» даже по живописи вызывает в памяти высокие образцы, предшествовавшие Ван Гогу. Из этих двух голландских лет особенно прекрасны картины-этюды, изображающие рабочих за ткацким станком, Певец бедняков, ненавидевший все виды эксплуатации, Ван Гог уже тогда изображал жизнь обездоленных классов. При всей несложности сюжета Ван Гог так ухитрился «взять» станок и сидящую за ним фигуру, что получился драгоценный кусок живописи.
