Картины Вермеера хорошо смотреть после бурь и не погод семейных, общественных, душевных. Они действуют, как бальзам, на больное сердце и встревоженный ум.
До второй половины XIX века этот мастер по художественному совершенству не меньший гений, чем Рафаэль или другой из величайших, не был понят и даже подписи на его картинах охотно заменяли подписями хотя и второстепенных, но все же более популярных в широких кругах художников.
Конечно, тематика Вермеера не слишком интересует нас, наши художественные задачи к тому же направлены в сторону динамики, а не статики, но с формальной стороны он нам крайне интересен и поучителен. Вот еще художник, изображавший природу почти с объективностью фотографического аппарата, но ни в одном сантиметре своей живописи не дающий фотографии и фотографичности. Вермеер тоже преображает природу, но в том-то и заключается великая магия его искусства, что его преображение есть вящее утверждение природы, что, уходя от нее, он тут же подходит к ней вплотную, что самое это преображение есть только некий отход для вернейшего преодоления.
Он любил ковры, которые писал почти на каждой картине, передавая чуть ли не каждый стежок, но и в них нет даже отдаленного намека на фотографию. Списанные детально и близко, они далеки от того, что мы называем «точь-в-точь», они преображены, они только канва для бесконечно разнообразного сочетания красивых красок, создающих впечатление ковровой поверхности.
Вот почему надо изучать Вермеера, и вот почему у него надо учиться нам, растерявшим в дни художественной беспредметной разрухи все накопленные веками знания, опыт, умение, ремесло.
Такой же исключительный, единственный, ни на кого не похожий мастер — Франс Гальс. Как и Вермеер, он имел многочисленных предшественников, подготовивших самую возможность его появления. Искусство Гальса есть только высшее выражение идеала, к которому стремилось несколько поколений голландских портретистов. Принято считать, что идеал вообще не достижим, но групповые портреты Гальса, бесспорно, — осуществленный идеал.
