Для России чрезвычайно характерны подмосковные усадьбы I пол. XIX в, где романтическая живописность общего ансамбля соединяется со сдержанной простотой и изяществом отдельных построек. Такова, например, усадьба «Кузьминки», принадлежавшая Голицыным. Принципы классицизма в решении основных построек соединены были здесь с романтической свободной композицией всего ансамбля, с его прудами, пристанью, украшенной скульптурами меланхолических львов, со строгими дорическими пропилеями, рисующимися в зелени свободного английского парка.
Здесь повсюду были рассеяны обелиски, чугунные торшеры, скамьи, положены мостики с ажурными чугунными перилами.
Все это парковое убранство завершалось великолепным декоративным музыкальным павильоном, как бы оправленным в ограду конного двора. Внутри дом выглядел столь же прихотливо, как и снаружи. Большие светлые парадные покои бельэтажа, выходящие окнами на улицу, с их расписными потолками и лепкой сменялись уютными кабинетами задней части дома, жилыми комнатами антресолей и мезонина, разнообразились узенькими коридорчиками и лесенками.
Русские зодчие начала XIX в. представляли свои творения только в сочетании внешнего скульптурного и внутреннего живописного убранства.
Захаров оставил нам проекты Адмиралтейства, где предсказан характер, тема, пропорции и местонахождение статуй и рельефов. Воронихин, решая интерьеры, тщательно обдумывал не только орнаментальную лепнину, но и драпировки, мебель. Росси сам проектировал место и характер рельефов и росписей парадных зал Михайловского дворца и т.п.
Лучшие образцы ампирных интерьеров относятся к началу XIX в. Чрезвычайно интересно скульптурное и живописное убранство Елагина и Михайловского дворцов в Петербурге. Здесь, руководствуясь проектами К. Росси, работали скульпторы Пименов и Демут-Малиновский, а также один из самых заметных живописцев-декораторов того времени Джованни Батиста Скотти. Принципы применения декора в интерьере те же, что и в решении внешнего облика зданий: строгая симметрия общей композиции и отдельных орнаментальных мотивов, четкость чередования раппортов орнамента. В интерьерах мы встречаем тот же характер всех изобразительных элементов декора: лавровые венки львиные маски, листья аканфа и, наконец, излюбленный мотив мастеров ампира – кариатиды, поддерживающие лепные карнизы и верхние перекладины дверных обрамлений.
Однако в интерьере все эти элементы приобретают более камерный характер. Монументальность, гражданственность общего звучания сменяется здесь мягкой гармонией форм и линий. Сюжетные мотивы приобретают гедонический оттенок. Строгая красота большого стиля оказывается здесь соразмерной с жизнью отдельного человека, вызывая у него неповторимое ощущение близости к той красоте.
Один из превосходнейших примеров решения ампирного интерьера – «фонарик» в Павловском дворце, спроектированный А. Н. Воронихиным. Динамична его общая композиция: затененное пространство кабинета и полная света экседра, отделенная от кабинета аркой, опирающейся на две кариатиды работы В. И. Демут-Малиновского. Стройные фигуры юных женщин эффектно вырисовываются на фоне залитой светом экседры.
Важным компонентом декорировки интерьера была стенная и потолочная роспись. Она сводится в основном к гризайли, имитирующей скульптурные украшения, и многокрасочной росписи, обычно изображающей сложные, но симметричные сплетения цветочных гирлянд, часто населенных античными нимфами и порхающими амурами. Чаще всего расписываются потолок и карнизы, реже – стены помещения.
Другим приемом стенной росписи был иллюзорный прорыв стены в пространство природы, трактованное с максимальным правдоподобием, по всем правилам перспективы. Наиболее интересные решения принадлежат итальянскому живописцу Пьетро ди Готтардо Гонзага (1751-1831), около 40 лет, работавшему в России в качестве театрального художника. Его плафоны и росписи дворцовой библиотеки в Павловске (восстановлены самим Гонзагой после пожара в 1820-х годах), а в отличие от условно декоративного пространства барочных плафонов и панно, построены на иллюзорном воссоздании пейзажа, главным образом – архитектурного, видимого как бы между реальными пилястрами, декорирующими стену. Несколько рационалистические в своей подчиненности законам перспективы, эти росписи, как и иллюзорно-видовые театральные декорации Гонзаги, представляли собой один из аспектов характерного для эпохи стремления к непосредственному восприятию действительности, в «верности натуре».
